ЕЩЕ ОДИН ШАНС

Избранный отрывок из книги “Голос безмолвия”

...У нас в доме говорили, что человек приходит в этот мир с «визой» и определенным заданием, для исполнения которого ему даны «инструменты» — соответствующие индивидуальные силы и качества. Бывает, что «виза» заканчивается и надо уходить, а задание еще не выполнено, и никто другой, не имеющий этих сил и качеств, его выполнить не может. И тогда такой человек получает статус «незаменимого работника», и ему «продлевают визу».

До сих пор в центре повествования были в основном мои родители. Но в этой последней главе я все же расскажу вкратце о том, как сложилась моя собственная жизнь в Израиле, как я старалась исполнять завещание папы — стать ему памятником.

В наши дни, когда на каждом шагу в Израиле мы видим людей, говорящих по-русски, трудно представить себе времена, когда приезд каждого выходца из СССР, особенно молодого, было событием, а уж религиозного — и вовсе делом исключительным. Кроме того, наша семья была хорошо известна в течение многих лет и в Израиле, и в Соединенных Штатах. Так что после репатриации меня стали приглашать для выступлений на разного рода мероприятиях и собраниях, а потом — и для чтения лекций, и так началась моя «лекционная карьера».

В конце 1970 года я впервые поехала в США по приглашению рава Цви Бронштейна, основателя организации «Аль тидом», и выступала там в еврейских общинах с утра до вечера. Во второй раз я поехала туда в конце 1971 года на четыре месяца и объездила с выступлениями и лекциями шестнадцать штатов; побывала даже в Венесуэле и Мексике. Рассказывала о нашей семье, о положении советского еврейства, просила помочь тем, кто пока еще не может вырваться из СССР. После поездки, однако, мне пришлось надолго прервать эту деятельность: оставлять маму я больше не могла.

Была у меня, кроме общественной, и обычная работа в Министерстве строительства по знакомой бухгалтерской специальности — но сердце мое было не там. В семидесятых-восьмидесятых годах я, кроме выступлений, разъезжала по всей стране вместе с активистами организации «Яд леахим» — «Рука — братьям», которую возглавлял рав Шломо Рокеах, уговаривая родителей записывать детей в религиозные школы; работала в упомянутой выше «Бейт-ульпане» и в широко известном в Израиле детском доме «Блюменталь».

И вдруг произошло одно событие, ставшее поворотным в моей судьбе. На 20 июня 1997 года у меня была запланирована поездка в США на курс лекций. За три дня до этой даты я почувствовала легкое недомогание. Ввиду предстоящей поездки семейный врач посоветовал сходить в больницу и сдать анализы. Я пошла на проверку, и у меня оказалось воспаление легких. Начала принимать назначенные лекарства — и выяснилось, что к одному из них у меня аллергия. 24 июля, то есть 19 тамуза, точно в йорцайт моей мамы, у меня наступила клиническая смерть...

Врачи пытались меня спасти, но я была уже не здесь. Сверху я увидела свою кровать и саму себя на ней — почему-то я была совсем крошечной... «Ага, — подумала я, — значит, я смотрю издалека!» Вокруг кровати стояли какие-то люди в черных одеждах, с длинными черными бородами. У каждого из них в руках был большой лист бумаги, и они громко зачитывали мне мои грехи...

Самое страшное, что было там, — это свет, сильный и резкий, который просто слепил глаза, и я даже подумала: жаль, что у меня нет солнцезащитных очков! Если бы я умела рисовать, то и сегодня я бы нарисовала лица всех тех особенных людей — так глубоко они врезались в мою память.

Сначала зачитывали мои грехи по отношению к Б-гу — в чем мне случилось нарушить субботу, кашрут... Я оправдывалась: «Милосердный, Ты же знаешь, из какого ада я вырвалась и как старалась соблюдать все, что могла! Не суди же меня строго!»

И услышала в ответ: «За нарушение этих заповедей тебя можно простить: ведь тебя преследовали и ты боялась... Но почему ты нарушала заповеди в отношении ближних?

Здесь у тебя не было причин бояться! Над одним посмеялась, другого оговорила, третьего обидела. Тот, кто хочет, чтобы к нему были снисходительны в том, что касается его отношений с Б-гом, должен вести себя безупречно по отношению к другим людям!»

Они все читают и читают, — кажется, что этому не будет конца, а нестерпимый свет как ножом режет глаза... Я дрожу от страха...

Вдруг откуда-то появляется моя мама. Говорят, что в йорцайт душа умершего имеет особые права; отсюда и обычай собирать в этот день миньян и молиться на могиле. Она бежит к моей кровати и кричит: «Что здесь происходит?»

Ей отвечают: «Ее судят!»

И тут мама начинает пересказывать историю своей жизни: «У меня было семнадцать беременностей, и я родила восьмерых детей. Я прожила больше девяноста лет — и даже не удостоилась стать бабушкой! Я никогда не жаловалась и не спрашивала: за что? Не может быть, чтобы вы преждевременно забрали из жизни мою единственную дочь! Дайте ей шанс! Дайте ей еще шанс!» Ее голос становился все громче и громче и звучал уже как тысячи голосов: «Дайте ей еще шанс!»

И вдруг все звуки пропали, свет погас и наступила полная тишина. Я открыла глаза. Мне очень холодно, и хотя я укрыта теплыми одеялами, меня бьет озноб. Вижу, что я подключена ко всяким медицинским приборам. Кто-то заметил, что я открыла глаза, — и вот уже сбежались все врачи. Мой муж со слезами на глазах спрашивает:

- Ты узнаешь меня, Батэле?

Я не могу говорить, но показываю ему глазами: «Да, да, узнаю!»

Оставшись одна, я подумала: «Батья, которая была раньше, умерла. Ведь я видела, как ее судят! А эта новая Батья — она другая, ей дали шанс! Это значит, что я должна делать что-то такое, чего не делала раньше. Но что же?»

Ш.З. Зоненфельд.